kirill richter - chronos

Почему из миллионов жизней ты выбрал именно эту?

Он стоит на позорном суде перед лицами тех незнакомцев, что устало смотрят на безбожника - мужчину, не сумевшего в очередной раз совладать со своим нравом, такого характерного персонажа из трущоб великого Рима. В узкой комнате, заполненной случайными очевидцами, солнечный свет еще пробивается через небольшое пыльное окно и едва касается пола. Сосредоточен только на нем, почему-то замечая как тот подбирается к его ступням и багровеет с каждой секундой, приобретает тон крови стрельнувшей ему вчера в лицо из бедного Томассони. Сильнее впивается в скрипящий стул, вгоняя несколько заноз, пытаясь скрыть испуг и вожделение от предстоящего приговора. Почти так же как ребенку, ему известно, что за родительским наказанием всегда следует любовь, пусть даже в искаженном виде. Но этот процесс не для Него. Это следствие нарушения социальных правил, на которые столетний бог плевал, а также на всех собравшихся тут людей, которых через пару лет запрет в своем Аду. Поэтому с его губ срывается презрительный смех, еще разогреваемый выпитым спиртным.

- Микеланджело да Караваджо был задержан 28 мая возле церкви Сант Андреа, когда возвращался домой после игры, в результате которой погиб Рануччо Томассони. При нем были обнаружены кинжал и шпага, разрешения на которые тот не имел.

Рим был тем местом, куда достойные жены отправлявшие своих сыновей, рисковали либо даровать им славу, либо отдать в объятья голодного дьявола, что ждал их за каждой подворотней и в углу всякой таверны. Он сидел громко, шумно, раскидывая на четверых карты и доставая через несколько минут из сапога козыри. И всем он подольет еще вина и всеми будет избит до состояния полусмерти позднее, перед рассветом, вытаскивая из грязи пару монет, которыми днем расплатится за ту конуру, в которой проспится после нескольких дней отчаянных гуляний.

Микеланджело. Каждый раз слышит это имя, почти издевательски данное ему земными родителями. Уже хорошую сотню лет он не видел Михаила и столько же примерно не желал видеть. Как будто нареченный им, жаждет быть услышанным небесами, ведь часто, не всегда, говорят Господь отзывается на молитвы собственных детей. Даже если те достаточно глухие и невнятные - Самаэль настолько сбился с пути, что предпочтет отказаться от всего божественного, чтобы наконец осознать план, который был уготован и ему.

Веду это представление уже который год, всякий искушенный зритель заподозрил бы в такой скупой истории сплошную фальшь и нереальность действия. Они задаются вопросом зачем все это надо, зачем после изгнания из Рая, заточения в Геенне, скитания по Земле, я предпочел последнюю. Но мне казалось, что в Его любимейшем из творений я смогу найти причину всех совершенных деяний. Пытаюсь получить озарение во всяком нарисованном густым маслом святом, во Христе, мне кажется они уловили то, что так и не смог осознать я, когда каждую ночь повторяю выгравированные слова из Библии на внутренней стороне моего черепа. Мне кажется, этот мир был создан для всех, кроме изгнанника. И в этом жалком эгоизме собственной вселенной, гравитация теряет меня, падаю на колени в окружение холстов для самых жадных кардиналов, готовый раскаяться. Но нужно ли это тебе?

- На небесах более радости будет об одном грешнике кающимся, нежели от девяноста девяти праведниках, не имеющим нужды в покаянии.

Судья неторопливо подписывает бумаги, а Самаэль внутри своего смертного тела еще не готов признать поражение. Кажется его столько раз спасали из тюрьмы, от нищеты, от скорой смерти влиятельные женщины и тайные покровители, что тот пристрастился к нападкам судьбы и возвел свой талант как икону, хранящую его жизнь.

- Идите к черту.

Передо мной застывает слой краски, приобретающий образ умиротворенного ангела к которому я не могу не испытать сожаление, но завидую его смирению. Мы все знали того, кто отнял у нас волю и выбор, мы поклонялись ежесекундно и не смели спорить в своих мыслях, Габриэль. Я так бы хотел, чтобы однажды ты пал к моим ногам и возложил к ним такую же безусловную любовь. И вновь начинает болеть в области лопаток, а в нос ударяет запах опаленных перьев и плоти - наношу цвет хаотично, где-то тут Мадонна надавливает пяткой на змею, предвещая ей скорый конец. Точно знаю, что люди восхитятся отвагой святой, но не проникнутся сочувствием к существу, что скрыто под шкурой. Я остаюсь в моменте вечных мук сначала времен, с основания твоего покровительства. Как могу проникнуться сочувствием к смерти простолюдина, если теперь я и есть смерть?

- И сколько дают за его голову? - Микеланджело обернется на знакомый голос двухдневного собутыльника, сидевшего на последней скамье полупустого ряда. Он смотрит тому в косые глаза и сплевывает на пол, брезгуя им, отворачиваясь от сухих сплетен, доносящихся из-за плеча.
Но почему-то в этот момент становится неспокойно. Самаэль почувствует, как пространство вокруг наполнится храмовой святостью, а грязная пристройка основного здания станет центром всего мироздания - словно нет никакого Рима, словно не существует никакого Караваджо, словно сейчас он один перед лицом Бога.

- Я не надеялся, даже не смел, - шепчет, едва уловимо чужими взглядами.

Подпись автора

is heaven just for victims, dear?

Я стою перед лицами безразличных мне людей, перед чужими осуждениями вываливающимися тонной мне на плечи, но вижу лишь единственный взгляд. Его. Холодный и прагматичный, через который я не способен почувствовать ни любовь, ни ненависть. Все свое существование я помню, что не мог точно сказать существовал ли Бог в которого мы так отчаянно верили в нашей жизни или лишь только в воображении. Искали ли мы в нем отца, скрывающего в себе недостижимость идеала, всевидящего, всезнающего, рукой направляющего нас в сторону верного пути и ей же воздающего кару. Но я был слеплен из глины и сброшен в огонь, чтобы закалиться, став его творением. И вижу ли я теперь в нем отражение своего собственного зла?

Губы стоящего напротив судьи искривятся, а морщины соберутся на лбу в складки - тяжелое тело со вздохом опрокидывается на спинку стула, зная, что за вердикт его осудит так же жестоко весь Рим. Он вспоминал каждого влиятельного чиновника, чье слово было возложено на чашу весов в пользу медленной смерти Караваджо, но были решения не поддающиеся спору. Столько преступников прошли через этот зал, - бандитов, воров, картежников, - столько дикарей брезгующих законами высшей цивилизации, чтобы продаться своим собственным инстинктам. И судья искренне верил, что пропустить через себя страсть может лишь человек искушенный Дьяволом.
Но Дьяволу было все равно.

Тот сидел на скамье опустив голову, до хруста сжимая пальцами железные оковы, мгновение назад сомкнувшиеся над его запястьями. Он прячется от взгляда, от улыбки, от силуэта, что за его спиной и торсами единичных свидетелей, словно пробравшегося в голову и нагнетающий ужас в его тридцатилетнем сне. Засохшая под ногтями краска напомнит о его искуплении, что Самаэль хотел заслужить, и каждой работе написанной как письмо, но не отправленной своему единственному получателю. Кардиналы и снимающие с их рук перстни гадалки пророчили бесконечную жизнь благодаря искусству, но никто не мог предвидеть, что уже давно Микеланджело отрекся от этой вечности. Прошел уже по пути гнева, отторжения, испытал на себе предательство собственного Ада и заковал демонов в цепях власти. Ему на мгновение могло показаться, что его собственный образ стал напоминать Отца. С каждым вдохом пропускал мимо себя смертный приговор, но чувствует как чуждая святость пуповиной обматывается вокруг шеи и сжимается сильнее. Самаэль знает этот вкус унижения, который другие архангелы по глупости ли, путали с Божьей любовью. И чувствовалась она словно психологическая, физическая зависимость, беззащитность, этот стокгольмский синдром запирал его на Небесах и в Аду, а Яхве был настолько привязан к своим смертным детям, что позволил им свободу в выборе собственного пути. И Люциферу могло показаться, что если бы он стал таким же простым и недалеким как бродяги молящие о милостыне, то смог бы узнать, что такое настоящая свобода.

Смогли бы мы тащить это существование друг без друга?

Самаэль поднимает взгляд, разворачивается и отвечает на отцовскую улыбку ироничной усмешкой. Словно опьянев от внимания, - в горле замирает восторженный крик, - готов подорваться к нему в эту же секунду, с ловкостью зверя раскидав простолюдин по углам и вцепиться зубами в его шею. Он так ненавидит отца и так не любит вспоминать об этом ощущении, что вот-вот обрушит на их головы потолок лишь бы его визит закончился.

Охранник толкает мужчину в плечо, заставляя подняться, за ним захлопнут двери и спустят вниз в сырое подвальное помещение. Перед ним щелкнет замок, а Самаэль все еще не понимая как мог вообразить себе такую глупость, сползает по стене и закрывает лицо руками, надеясь, что не стал за этот час окончательно безумцем.
И снова спасение так близко, и снова он может обрести покой.

- Ты мое проклятье, - нервно выкрикивает, лишь только почувствовав божественную силу рядом. Эхо отзеркалится от стен затаившихся в тени и ударит снова в голову, убеждая в нерушимости этой истины.

Они не встречались уже довольно давно и Люцифер никогда не искал этих встреч, но многие могли заподозрить, что это все мастерски замаскированная правда.

- Говорят, чтобы заслужить твою милость нужно быть святым, - он замолкает буквально на секунду и усиливает ноты в хрипящем голосе, - но видимо грешники тебе нравятся тоже. Надеюсь вы не пришли за исповедью, Святой Отец, потому что когда моя голова прокатится мимо ног палача, душу вряд ли позовут обратно в Рай.

Подпись автора

is heaven just for victims, dear?